(на иллюстрации - кадр из сериала "Санта-Барбара": Мэйсон Кэпвелл против Санни Спрокета - раздвоение личности.)


Он разглядывал комнату. Когда-то он считал это место своим домом. Какая ирония!

Он смотрел на деревянных лебедей. На камин, у которого они провели… нет, не на камин. И не зеркало – только не на зеркало.

Он вернулся к разглядыванию грациозных лебедей. Почему бы и не лебеди, в конце концов. Что угодно – только не смотреть на нее. На нее, чье живое присутствие чувствовалось в каждой мелочи в интерьере. На нее, которая сейчас смотрела на него.

Санни видел в ней не такую уж молодую и не такую уж красивую женщину. Костлявая, сказал бы Санни. Ее веки припухли от пролитых слез – или от непролитых. В ее глазах не было огня, который сиял там раньше. Ни малейшей искры жизни. Совершенно погасшие глаза. Зеркало души – потухшего вулкана. Какая ирония, не правда ли. Он никогда не видел ее такой раньше. И ему было нестерпимо видеть ее такой сейчас.

Но не было никакого секрета в том, кто был в ответе за все эти перемены в ней. Не кто иной, как он сам. То существо, что жило в его мозгу, что узурпировало его тело. Существо, разговаривающее сейчас с Джулией, - или скорей жующее слова.

«Дорогие вина? В них же никакого вкуса, старушка. Они влетают в копеечку, и такая кислятина! Совсем как ты, Джулия. Ты занудная, кислая – никакой изюминки».

Мэйсону хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть ее выражение лица – но его тело не слушалось. Он был обречен на то, чтобы испытать каждую секунду этого мучения.

«Хорошо», - сказала она тихо и равнодушно. «Зачем же ты приходишь?»

Он усмехнулся. «Заходил тут на днях. Тебя не было. Но был твой задушевный друг. Кормил…» Он запнулся.

Каждый раз для Мэйсона в настоящий бой превращалось мгновение, когда надо было назвать дочь по имени. Санни чувствовал опасность и инстинктивно сопротивлялся. Пауза затягивалась.

«Кормил?» - напомнила Джулия безразличным тоном.

«Кормил…»

Санни хотел сказать «ребенка». Мэйсон знал, что не может назвать ее так. Возможно, до того, как она родилась, но и тогда очень редко – он настаивал, что Саманта была «нашим ребенком» с первого же дня.

«Ну ты знаешь!» - сказал он с неожиданной яростью. «Я понимаю, нет разницы в том, какой мужчина греет твою постель – хоть башмаков ты еще не износила, в которых шла за моим гробом…»

Джулия подняла глаза. Шекспир. Это было знакомо. Мужчина, стоящий напротив нее в гостиной, казался совершенно незнакомым.

«Но я не позволю тебе – не смей позволять Саманте думать, что я больше не ее папа!»

«Я не хочу, чтобы ты приближался к Саманте», - сказала Джулия тем же голосом без выражения. «У тебя нет никаких прав. Уходи».

Мэйсон боролся с собственным телом изо всех сил. Ему нужно было приблизиться к Джулии, заставить ее понять – ему это было так отчаянно необходимо, что он прорвался. Он дотянулся за нее и ухватил ее за локоть.

Джулия пронзительно вскрикнула, и он увидел, что испугал ее. Мэйсон поторопился выпустить ее, и Санни снова обрел контроль.

«Вот увидишь, что тогда случится», - сказал он угрожающе.

Санни нужно было, чтобы Джулия держалась от него подальше. Она представляла для него очень реальную опасность, ему необходимо было оттолкнуть ее как можно дальше. «Попробуй только выкинуть меня из жизни дочери, я сделаю с тобой то же самое. Я устрою так, что ее похитят, - ты ее никогда больше не увидишь!»

Джулия онемела. Мэйсон тоже. Он ясно помнил, как Джулия сказала ему, что единственная вещь, которую она никогда ему не простит, - это попытка разлучить ее с Самантой. Он помнил, он ответил ей тогда, что скорей умрет, чем причинит ей такую боль.


Он подумал, не лучше ли было бы, если б он и вправду умер.
Но Мэйсон ничего не мог поделать с этим омерзительным Санни Спрокетом. Она могла. Но не станет.

Или станет?

Джулия подошла к двери и распахнула ее. «Уходи», - сказала она так же ровно, как до этого. «И никогда больше не приходи сюда. Не то я вызову полицию».

Он не двинулся с места. Та часть его, что была Мэйсоном, цеплялась за обломки жизни, которую он мечтал прожить – в этом доме, с этой женщиной.


Уж если и разлюбишь, так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре…


Строчки всплыли в голове сами, и, как ни странно, Мэйсон почувствовал облегчение. Шекспир – а, вот та часть его жизни, на которую Санни Спрокет никогда не сможет наложить лапу. Он мог осквернить этот дом, что он и сделал; мог заставить женщину, которую Мэйсон любил больше жизни, ненавидеть его, - но был маленький личный уголок в душе Мэйсона, которым Санни никогда не сможет завладеть. Мэйсон почувствовал, что это – залог победы, и улыбнулся, настоящей улыбкой, так неожиданно, что это застало Джулию врасплох.

В этот раз губы и язык Мэйсона подчинились приказу мозга, и он вслух закончил сонет:


И нет невзгод, а есть одна беда –
Твоей любви лишиться навсегда.


Сказав это, Мэйсон быстро прошагал мимо Джулии, которая смотрела на него широко распахнутыми глазами.

Olga Lissenkova

На главную
Еще фан-фики
Напишите мне